Кристофер Прист - Лотерея [Подтверждение]
Мне она понравилась, но так оно, в общем-то, и было положено. На это был нацелен корпоративный образ. Кроме того, не нужно забывать о ее сходстве с Матильдой.
— Так вы что, сидите здесь ради одного меня? — спросил я, когда она смолкла.
— Кто-то же должен. Вы опоздали на два дня.
— Вот уж даже и не догадывался.
— Ничего, все в порядке. Мы связались с судоходной компанией и заранее все выяснили. Я не сидела здесь сиднем два дня.
Я решил, что она примерно моего возраста и либо замужем, либо просто с кем-нибудь живет. По нашему времени отсутствие кольца не значит ровно ничего.
— Вот, возьмите, — сказала девушка, протягивая мне фирменный буклет, сшитый по краю белой пластиковой пружинкой. — Там все, что нужно знать про процедуры.
— В общем-то, я не то что бы окончательно решил…
— Тогда тем более прочитайте.
Я покорно раскрыл буклет. Сперва там шли глянцевые фотографии клиники, а потом печатный текст, длинный набор вопросов и ответов. Буклет дал мне удачный повод отвести глаза от девушки. В чем, собственно, дело? Я что, вижу в ней Матильду? Потерпев неудачу с одной женщиной, тут же нахожу другую, более-менее похожую, и переношу свое внимание на нее?
С Матильдой я всегда чувствовал, что это ошибка, но все равно продолжал за ней бегать, она же, как девушка умная, ловко от меня ускользала. А что, если это действительно была ошибка, если я ошибочно принимал Матильду за кого-то другого? Что, если я наперекор причинности принимал Матильду за вот эту самую девушку, представительницу Лотереи?
Пока я делал вид, что разглядываю фотографии, Сери Фултон раскрыла канцелярскую папку, надо думать — мое досье, и не столько спросила, сколько констатировала:
— Насколько я понимаю, вы из Файандленда. Джетра.
— Да.
— Мои родители тоже оттуда родом. На что похож этот город?
— Некоторые кварталы его очень красивы. Особенно в центре, вокруг Сеньорского дворца. Но за последнее время там понастроили массу заводов, и они всё уродуют.
Я смолк, не зная, что еще тут можно сказать. До отъезда из Джетры мне никогда не приходилось о ней задумываться; город, где ты живешь, не нуждается в объяснениях, он такой, какой он есть.
— Да я уже все позабыл, — сказал я после неловкой паузы. — Последние дни я только и делаю, что любуюсь на острова. Вот уж не думал, что их так много.
— Увидев острова, никогда их не покинешь.
Она произнесла это тем же бесцветным голосом, что и свою обязательную, наизусть выученную вводную речь, однако я сразу почувствовал, что слышу не просто слоган, а если и слоган, то малость иного рода.
— Почему вы так говорите?
— Это просто пословица. Никогда не бывает, чтоб некуда было уйти, всегда есть какое-нибудь новое место, другой остров.
Светлые, коротко стриженные волосы, кожа, бледность которой просвечивает даже сквозь загар. Я вдруг вспомнил, как застал врасплох Матильду, загоравшую на палубе; она сидела в шезлонге, до предела закинув голову, чтобы шея не осталась белой.
— Налить вам чего-нибудь выпить? — спросила Сери.
— Да, пожалуйста. А что у вас есть?
— Надо взглянуть. Шкафчик обычно заперт. — Она открыла ящик письменного стола и начала искать ключ. — Или можно поселить вас сперва в гостиницу и там и выпить.
— Да, — кивнул я, — так будет лучше.
Мне хотелось положить куда-нибудь свой багаж и больше с ним не таскаться.
— Сейчас я проверю, как там с заказанным номером. Мы ведь ждали вас два дня назад.
Сери подняла трубку, приложила ее к уху, несколько раз нажала на рычаг телефона и нахмурилась. Через несколько секунд я услышал, как в трубке щелкнуло, она облегченно вздохнула и начала крутить диск.
На том конце долго не отвечали; она сидела с трубкой у уха и смотрела прямо на меня.
— А вы здесь что, одна работаете? — спросил я, чтобы заполнить паузу.
— Нет, обычно здесь менеджер и еще две девушки. Мы же сегодня по идее закрыты. Праздник… Алло! — (Трубка забубнила тоненьким жестяным голоском, но слов я не разобрал.) — Лотерея Коллаго. Мы заказывали номер для Роберта Синклера. Как он там у вас, еще свободен?
Сери скорчила мне гримасу и уставилась в окно; взгляд у нее был пустой и рассеянный, обычный для людей, говорящих по телефону и ждущих ответа.
Я встал и прошелся по конторе. На стенах висели фотографии клиники, в том числе и знакомые мне по буклету. Я увидел аккуратные современные здания, лужайку, где среди клумб и цветников стояли маленькие белые коттеджи, на заднем плане — иззубренные вершины гор. Было здесь и несколько фотографий лотерейных счастливчиков: прибытие на остров, отъезд с острова, рукопожатия и улыбки, люди, стоящие в обнимку. А еще интерьеры, сочетающие стерильную чистоту больницы с роскошью дорогого отеля.
Все это было очень похоже на фотографии в рекламных проспектах туристических агентств. Мне вспомнилась одна такая — горнолыжный курорт на севере Файандленда. Там была такая же атмосфера натужного веселья и сомнительной дружбы, те же кричащие, словно из каталога синтетических красок тона.
В самом дальнем конце конторы было выделено нечто вроде холла для посетителей с несколькими удобными креслами, расставленными вокруг низкого стеклянного стола. На столе небрежно валялась пачка лотерейных билетов, явно помещенная сюда с рекламными целями. По ближайшем рассмотрении оказалось, что все эти билеты погашены надпечаткой «ОБРАЗЕЦ. НЕ ДЛЯ ПРОДАЖИ», однако это было единственное, что отличало их от билетов настоящих, вроде того, который принес мне выигрыш.
И тут я сумел наконец-то понять смутное чувство неловкости, не покидавшее меня с самого момента выигрыша.
Лотерея существовала не для меня. Лучше бы выиграл кто-нибудь другой.
Главным призом Лотереи Коллаго был курс атаназии: истинное, медицински гарантированное бессмертие. Если верить рекламе, клиника добилась стопроцентного успеха: ни разу еще не случалось, чтобы люди, прошедшие все процедуры, потом умирали. Старейшая пациентка, которой было уже сто шестьдесят девять лет, выглядела от силы на сорок пять и, как сообщалось, соответствовала этому возрасту и во всех остальных отношениях. Ее часто показывали в телевизионной рекламе Лотереи: то она играла в теннис, то танцевала, а то решала кроссворды.
Пока все это не касалось меня лично, я нередко отпускал сардонические шуточки, что, если вечная жизнь как-то связана с обязательством решать кроссворды, я уж лучше помру молодым.
А еще у меня давно было ощущение, что каждый раз выигрывают не те, какие нужно, люди — люди, не выделяющиеся из общей массы ничем, кроме случайного везения.
При всем том, что я знал теперь о Лотерее, некоторые из выигравших получали широкое освещение в прессе. Как правило, эти победители оказывались тусклыми, ординарными людьми без амбиций и вдохновения, абсолютно неспособными представить себе, что это такое — жить вечно. В своих интервью они неизбежно скатывались на благостную чушь насчет добра и работы во благо общества, причем ясно чувствовалось, что все они говорят по одной и той же шпаргалке. А кроме того, пределом их мечтаний было увидеть выросших внуков, или устроить себе длинный-длинный отпуск, или уйти на пенсию и поселиться где-нибудь в провинции, в симпатичном маленьком домике.
В прошлом мне не раз доводилось посмеиваться над приземленными мечтами этих недалеких людей, а вот теперь неожиданно выяснилось, что я и сам ничем их не лучше. Если я чем-то и заслужил свой выигрыш, то лишь минутным и, в конечном итоге, бессмысленным состраданием к искалеченному солдату. Я оказался таким же тусклым и ординарным, как и все прочие победители. У меня не было более-менее интересных планов на будущее. Прежде жизнь моя текла тихо и мирно, безо всяких излишеств; после курса атаназии она, надо думать, останется точно такой же. Если верить рекламе, мне предстоит еще по меньшей мере полтораста, а то и четыреста — пятьсот лет этой тягомотины.
Атаназия увеличивает количество жизни, но отнюдь не улучшает ее качество.
И все равно, кто же от такого откажется? Сейчас я страшился смерти меньше, чем когда был подростком; если смерть — это просто утрата сознания, в ней нет ничего особо ужасного. Но я никогда всерьез не болел и, подобно многим таким же везучим людям, жутко боялся боли, а уж перспектива умирания, постепенного неумолимого распада, страданий и полной беспомощности страшила меня настолько, что я старался о ней не думать. Курс атаназии полностью очищал организм и позволял всем его клеткам регенерировать до бесконечности. Он обеспечивал полный иммунитет от заболеваний типа рака и тромбоза, он надежно защищал от вирусных инфекций и обеспечивал сохранение всех мышечных и умственных способностей. После этого курса мой физиологический возраст так навсегда и останется на уровне двадцати девяти лет.
